Generation Mystic

Объявление

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА "GENERATION MYSTIC"

ПРОЕКТ ВРЕМЕННО ЗАМОРОЖЕН


Жанр: городская мистика, приключения;
Система: эпизодическая;
Рейтинг: 18+ (NC-17);
Игровая дата: март 2015 года;
Место: Новый Орлеан.

humans VS moon

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Generation Mystic » Living in the past » [12.02.15] Connexus


[12.02.15] Connexus

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

*(лат.) связанный
Участники: Klaus Saltzberg, Thomas Morris
Статус: приватный
Место и условия; Saenger Theatre, отчетный юбилейный концерт студентов и выпускников консерватории
Краткое описание эпизода: Старинная, почти сказочная история о связи человека и зверя. Такая же таинственная, сколько и разрушительная для них обоих.
Очередность отписи: Klaus Saltzberg >> Thomas Morris
Мастеринг: нет.

Открой на любой странице книгу, погляди на руки человека, стасуй колоду карт, проследи полет ястреба в небе — непременно отыщешь связь с тем, чем живёшь в эту минуту. И дело тут не столько в самих вещах, сколько в том, что люди, глядя на них, открывают для себя способ проникнуть в Душу Мира.

<<Алхимик>> П. Коэльо
http://savepic.net/6643020.gif http://savepic.net/6679887.gif
http://savepic.net/6669647.gif http://savepic.net/6631756.gif

Abel Korzeniowski Conducts the Cordoba Orquesta

+1

2

Деталь к детали. Казалось бы, странно, что движение маленькой искривленной шестеренки способно остановить целый механизм, обладающий колоссальной мощностью. Крохотная деталь прерывает движение массива, целой единой системы. Великая мощь рушится под влиянием этой незавидной мелочи, шестеренки, подвергшейся чрезмерному давлению и преломившей течение процесса работы механизма. Отточенное движение было остановлено такой малой ценой. Воспринимая систему, как единое целое, мы никогда не будем готовы к тому, что даже импульсивный толчок малой силы способен будет уничтожить все на своем пути.
Клаус всегда помнил об этом принципе, но даже сам для себя отмечал, что не понимал его полностью, когда удивлялся мелочам, влекущим за собой разительные, казалось бы, непредсказуемые последствия. Так произошло и с очередным заказом, который Иен любезно переложил на плечи Зальтсберга – ремонт и последующее обслуживание механизма подъема занавеса в малом зале Saenger Theatre, для которого "Tech Industry" любезно согласилась установить сложное габаритное оборудование полгода назад и теперь, благодаря условиям контракта, должна была технически обслуживать данную конструкцию еще два года, дабы сохранить гарантию и поддержать честное имя «Tech Industry» на рынке услуг. Мужчина никогда не брал такие заказы не только потому, что его профилем была эксплуатация транспортных средств, однако Иен очень настаивал на своей просьбе, приглашая именно Клауса на внеурочную подработку – все потому что в основе этого подъемного механизма была разработанная и сконструированная Зальтсбергом деталь. Эта малость, конечно же, была лишь поводом, чтобы вызвать Клауса на грязную работенку, но Иен убеждал последнего только осмотреть механизм на наличие целостности клемм, поставленных их командой при установке оборудования, чтобы обслуживать заказчика по гарантии, а также снять данные первичного осмотра. Зальтсберг не мог отказаться от данного запроса, хоть и чувствовал, что друг сидит у него в печенках. Громкий скрежет зубов был некорректным, но многозначительным «ответом» на убеждение Иена, после чего гортанный рокот полный недовольства был обращен уже к брошенному на соседнее сидение автомобиля телефонной трубке. Планы Клауса отоспаться в собственной постели изменились одним звонком, который обязан был повлечь за собой неприятные последствия.
Подсобное помещение, ведущее к механизму подъема занавеса в малом зале, располагалось на самом верхнем этаже здания театра и представляло собой сеть коридоров, по обоим сторонам которых была расположена целая сеть дверей, которые скрывали за собой прикладные помещения, обслуживающие театральные залы, находящиеся над нами. Некоторые из-за непригодности были закрыты или заполнены ненужным инструментарием, остальные же открывали вид на лежащие под ними залы, в доброй половине из которых были ниши, предназначенные для сообщения со сценой и установкой дополнительного освещения. Комната, которая была необходима Клаусу, находилась рядом с дверью, из-за которой доносилось звучание музыкальных инструментов. Персонал театра был сильно обеспокоен работами, которыми сегодня планировал заняться Зальтсберг – ничего не должно было помещать отчетному концерту студентов консерватории, которые любезно согласились открыть новый «весенний» концертный сезон. Убеждения Клауса не срабатывали на растревоженный персонал, поэтому мужчина молча поднялся по лестнице на самый верхний этаж театра и прошел к указанной двери – прямо по коридору, затем поворот налево, шестая, предпоследняя дверь секции по правой стороне коридора, номер 121. Ключ идеально подошел в дверную скважину, открывшаяся дверь провела в непроветривающееся помещение с забитой вентиляцией, но хорошей акустикой, отличной слышимостью. Даже не обладая повышенной слуховой чувствительность, происходящее в зале на противоположной стороне секции здесь было более чем отчетливо слышно.
Клаус не имел ничего против музыки, в особенности – классической музыки. Он не был ярым фанатом инструментальных инструментов, но некоторые произведения стоически сносил, если ему приходилось стать свидетелем музыкального представления. Из-за чуткого слуха высокие ноты провоцировали жуткую головную боль, не говоря уже о напряжении, сказывающемся после фальшиво сыгранной порции нот. Поэтому-то Зальтсберг достаточно прохладно относился к музыке вообще,  хоть и мог похвастаться узнаванием некоторых популярных музыкальных композиций. Отметив, что шумные аплодисменты увенчали очередное выступление, альфа принялся к выполнению своих рабочих обязанностей, а именно проверке целостности клемм на оборудовании.
Неразборчивая речь ведущего отчетного концерта, характеризующаяся манерным произношением с легким северо-европейским акцентом, ознаменовала появление на сцене следующего дарования, удостоившегося чести выступить перед элитой высшего класса Нового Орлеана. Клаус невольно отметил для себя некоторое затишье, но затем переключился на снятие данных с оборудования, фиксировав их для себя на камеру в телефоне. Небольшое смещение детали механизма, которое, возможно, было спровоцировано неточной быстрой сборкой или производственным браком при изготовлении детали сразу было отмечено Зальтсбергом; гарантийный ремонт оборудования был обеспечен театру, но что-то вызывало у мужчины нехарактерное беспокойство, дискомфорт от резкого изменения частоты сердечного ритма. Клаус широко открыл глаза, сделав глубокий вдох ртом, беспокойно оглянулся по сторонам, не понимая до конца, что спровоцировало такой всплеск и едва ли не трансформацию. С силой сжав телефон в руке, до едва слышимого жалобного хруста задней крышки трубки, мужчина пытался привести себя в спокойное состояние, но тело словно было готово сорваться с места. Зальтсберг поспешно встал, расправил плечи, сглотнул вязкую слюну, впервые для себя обнаружив до наличие особого мелодичного звучания, с такими выразительными переливами и скоростью, под которую невольно подстроилась дыхательная система. Знакомая мелодия, которая, кажется, была известна Клаусу так давно была совершенно чужой для его слуха, но он не мог припомнить откуда так хорошо ее знает.
Любопытство побеждает в неравной борьбе, подталкиваемое внутренним беспокойством и ощущением дежавю. Клаус едва ли замечает, как крадучись двигается к двери, ведущей к комнате над большим залом театра, где проходит сегодняшний отчетный концерт студентов консерватории. Его внимание максимально сконцентрировано, а рука слепо касается стены, когда невидящий взгляд прикован к двери, ограничивающей приближение к источнику звука. Зальтсберг на автомате хватает ручку двери и старается повернуть ее, но дверь не поддается, замок закрыт, а мелодия так и струится в воздухе… И в какой-то момент просто обрывается. Словно очнувшись от нахлынувшего наваждения, избавившись от миража, иллюзии сознания, Клаус беспокойно прислушался, но кроме заглушающих прочие звуки аплодисментов не было слышно ничего.
Мужчина раздраженно отирает переносицу, зажмурив глаза на несколько секунд, после чего закрывает дверь, ведущую к механизму, требующего ремонта, проходит по коридору, пытаясь выгнать из головы знакомую назойливую мелодию, названия которой Зальтсберг даже не знал. Необходимо было оговорить сроки начала работы, согласовать график и предупредить о возможных рисках работ по ремонту, вот только на первом этаже театра координатора ремонтных работ, который и сделал запрос в «Tech Industry» нигде не было. Клаус недовольным хмурым взглядом окидывает холл первого этажа, который постепенно начинают заполнять люди, насытившиеся превосходным концертом, но среди прочих мужчина не мог найти того, кому должен был сдать ключи. Окликнув девушку у стойки, Зальтсберг с грубоватой и холодной улыбкой, которую только с первого взгляда можно принять за дружелюбную, обратился к ней, продемонстрировав ключи и визитку компании «Tech Industry».
- Добрый вечер, прошу прощения, представитель «Tech Industry», мы устанавливали в малом зале оборудование, - начинает Клаус, оглядывая девушку и останавливая взгляд на бейджике, который многозначительно прикреплен на оттопыривающемся нагрудном кармашке с левой стороны белоснежной блузки. «Сюзан».  – Сюзан, я ищу координатора, который отвечает за синхронизацию сроков ремонтных работ с нами…
Мужчина не успевает договорить, как улыбчивая девушка, быстро пробежав взглядом по визитке, обратилась к нему с дежурной вежливостью.
- Мистер Зальтсберг, я рекомендую Вам пройти за кулисы большого зала и там найти мистера Моррено там, - девушка указывает на дверь, ведущую, вероятно за кулисы большого зала. – Мистер Моррено предупреждал, чтобы я помогла Вам найти его, но я зашиваюсь, поэтому была бы Вам очень признательна, если бы вы самостоятельно прошли за сцену и нашли его. Вы его сразу узнаете – у него красный платок в нагрудном кармане.
Благодарно кивнув в ответ на открытие нового квеста, Клаус неспешно пересекает холл, огибая группы людей, взволнованно обсуждающих концертные номера, проходит в дверь, встречая на своем пути девушек и юношей, которые, вероятно, и были сегодня открытием вечера – юные таланты, студенты и выпускники консерватории Нового Орлеана. Поиск красного нагрудного платка не увенчивался успехом – это задача уже казалась непосильной, пока посреди коридора Зальтсберг едва не столкнулся с низкорослым тучным, глубоко и обильно потеющим мужчиной средних лет, со сверкающей лысиной, облаченного в идеально подогнанный под нестандартную костюм, в верхнем нагрудном кармане пиджака которого лежал тот самый красный платок.
От внезапного и едва ли случайного незавершенного столкновения, низкорослый мужчина поднял взгляд на объект перед собой и его выразительные черты моментально преобразились из скучающе-усталых в оживленно-заинтересованные.
- Мистер Зальтсберг! – ловкая пухленькая рука мужчины крепким рукопожатием захватывает руку Клауса. – Я вас сразу узнал! Вы именно такой, каким вас описывал Иен – высокий, статный, с искоркой в глазах и мудрым взором.
Добродушный смех, кажется, всколыхнул все его тело.
- Я как раз подумал, что-то не видать хваленого мастера из «Tech Industry». А вот и вы! Рад, очень рад с вами познакомиться, Иен много говорил о вас. Совсем забыл представиться, Винсент Моррено, можно просто Винс, я рад, что мы будем с вами сотрудничать. Итак, что у нас с оборудованием и какие сроки и варианты ремонта вы можете нам предложить? У нас концертные графики, сами понимаете, работа, творчество, таланты, их нужно вести в большую жизнь. Вскармливать и вести, вы же понимаете о чем я…
Красноречие и интонации Моррено, постоянно меняющиеся и переливающиеся, были непривычны слуху Клауса, однако, этот мужчина не вызывал отторжения или раздражения у Зальтсберга, который даже не слушал некоторые фразы, скорее наблюдая за тем, как быстро меняется настроение на лице этого необычного человека. Он не был опасен, поэтому, только заметив передышку в его слитном длинном монологе, Клаус тут же начал говорить, лишь бы побыстрее уладить дежурные вопросы и уйти спать домой.
- Да, мистер Моррено, гарантийный ремонт будет выполнен «Tech Industry», так как это одно из условий договора. Не потребуется даже, - из репетиционной комнаты рядом раздался странный громкий звук, который несколько обеспокоил проходящих мимо с дверью, ведущей туда, студентов, спешащих по домам. – Не потребуется вывоз – бригада приедет на следующей неделе, замена произойдет быстро. Я подготовлю отчет, и мы постараемся сделать все чисто и быстро, чтобы больше такого не повторилось.
Мелодия из-за дверей репетиционной комнаты вновь остановила монолог Клауса, который раздраженно мотнул головой и спешно облизнул пересохшие губы.
- Вас что-то беспокоит? – тревожно переспрашивает Моррено, заглядывая в глаза Зальтсберга, который сам почувствовал, что его взгляд на несколько секунд расфокусировался. – Рядом репетиционная комната, даже после концерта кто-то остался поиграть. Эти студенты – трудолюбивые чертята, а талантливы – не в меру!
- Что это?
Моррено не сразу понимает вопрос мистера Зальтсберга, который на его глазах, кажется, бледнеет, беспокойно отирает нахмуренный лоб ладонью.
- Я же говорю, репетиционная комната, студенты играют…
Мужчина не успевает договорить, когда едва ли оказывается не сбитым с ног мистером Зальтсбергом, внезапно сорвавшимся с места. Клаус без четкого понимания собственных действий быстро шагает на звуки, составляющие целую красочную мелодию. Альфа останавливается около приоткрытой двери и невидящим взглядом с вдруг ставшей непомерно тяжелой головой напряжения смотрит на человека, который сидит вполоборота в паре метров от него в слабоосвещенной репетиционной комнате.
Сомнения быть не могло. Это он.

Отредактировано Klaus Saltzberg (2015-04-10 22:30:05)

+1

3

Franz Shubert - Ave Maria
Отчетные концерты являлись неотъемлемой частью студенческой жизни учащихся консерватории. Отчетный концерт - это что-то вроде экзамена, но за который спросят гораздо строже, чем за обычный. Одно дело облажаться только перед преподавателем, группой или, на худой конец, комиссией, и совсем другое - упасть в грязь лицом перед огромной аудиторией. И пусть три четверти присутствующих на концерте зрителей не в силах отличить "ля" от "до", не говоря уже о более тонких мелочах, суть от этого не меняется. Взыскательная публика оценит всё: то, как представили исполнителя, как он вышел на сцену, поклонился, сел за инструмент или взял его в руки, как держался во время выступления. И пусть только единицы поймут, что на сорок второй секунде несчастный не попал в ноты, грубо сфальшивил или откровенно проштрафился, успех будет оглушительным, если он хорошо держался. Именно поэтому зачастую на конкурсах, которые судила широкая публика, победу одерживал далеко не самый талантливый или хорошо подготовленный участник, а тот, чья харизма перекрывала обаяние всех остальных.
Следующим камнем преткновения всегда был выбор музыки. О, у каждого студента была припасена душещипательная история о том, как злые преподаватели или организаторы буквально на корню рубили его талант и мешали раскрыться только потому, что запрещали исполнять ту композицию, которую он выбирал. Зачастую такая жесткая позиция была оправдана полным отсутствием воображения у некоторых студентов, но были случаи, когда запреты накладывались совершенно безосновательно. У Томаса почти никогда не было столкновений с преподавателями по этому поводу, так как для него часто не было важно, что именно играть, он получал удовольствием от самой музыки, какой бы сложности она ни была. Большинство студентов стремилось выбрать как можно более сложное произведение, чтобы продемонстрировать свой профессионализм. Кто-то пытался прыгнуть выше головы, чтобы его заметили и пригласили после окончания учебы в приличное место, кто-то просто хотел потешить свое эго, а Томас играл, чтобы играть.
Преподаватель очень хотел, чтобы на концерте он сыграл "Фантазию-экспромт" Шопена, опасаясь, что на нее позарится какой-нибудь не слишком сильный студент, который в итоге не справится с бесконечными переборами и запутается окончательно, не в силах поддерживать нужный темп. Томас мягко отказался. Он уже наметил себе произведение, правда, пришлось поспорить с несколькими другими пианистами, желающими исполнить его в этот вечер. "Ave Maria" - очень популярное произведение, пусть и не настолько, как другие, которые неизменно у всех на слуху, но она очень редко исполняется исключительно на фортепиано. Преподаватели предпочитают, чтобы на сцене обязательно присутствовал хор или хотя бы один исполнитель. Томас отказался.
Он выбирает не "Аve Maria", он выбирает "Третью песню Эллен" к отрывку из поэмы Вальтера Скотта "Дева Озера", а потому настаивает на том, чтобы она звучала в оригинале. Это потом, много позже, на нее положили слова знаменитой молитвы  и музыка с текстом стали неразрывны. Томас собирался порвать эту классическую связь, обнажив душу мелодии. За такое кощунство его ожидал или оглушительный успех, или полнейшее неприятие, но ему было все равно.
Томас не волновался ни перед концертом, ни перед экзаменами. Он не собирался добиваться славы, бороться за лучшее место или в дальнейшем строить великую карьеру, ему хотелось просто играть. Наверное, именно благодаря такой безотчетной любви к музыке и тому, что только в ней он находил успокоение, у молодого человека все складывалось как нельзя лучше. Даже сейчас, в день ответственного концерта он не чувствовал волнения. Да, какое-то странное ощущение беспокойства присутствовало, но к будущему выступлению оно не имело вообще никакого отношения. Том слишком хорошо знал это ощущение и ему оно не нравилось, хотя было в какой-то степени уже часть его самого.
В строгом сером костюме и белой рубашке было даже немного прохладно, но он знал, что на сцене под яркими лучами софитов будет жарко, так что постарался одеться, чтобы не вспотеть. С места Томаса за кулисами было прекрасно видно и выступающих, и часть зрительного зала. Он наблюдал очень невнимательно, погруженный в свои мысли, до тех самых пор, пока один из ребят не толкнул его в бок, намекая, что, как только закончится выступление их старшего товарища, наступит очередь Томаса.
Норико, стоящая от него по другую сторону стойки с инструментами, ободряюще улыбнулась и немного неуклюже помахала рукой, прижимая смычок к боку. Она была такой маленькой и хрупкой, что даже скрипка в ее руках казалась непомерно огромной. Томас знал, что Норико живет в одном из беднейших кварталов города с бабушкой и ее постоянно достает банда нео-нацистов, обосновавшаяся в том же районе. Он знал, что мать Норико выдала старшую дочь замуж за какого-то богатого старика, чтобы тот оплатил учебу младшей дочери в консерватории. Он знал, что Норико готова работать 24 часа в сутки, чтобы накопить денег и перевезти сюда из Японии мать и сестру. Он знал, что Норико занимается по ночам, чем вызывает недовольство соседей, которые уже два раза вызывали полицейских и один раз пытались сжечь их квартиру.
Норико рассказывала все это, глотая слезы, когда они три месяца назад сидели вдвоем в репетиционном зале и Том наигрывал Скотта Джоплина. Иногда люди принимались откровенничать с ним, хотя Томас считал, что совсем не располагает к этим откровениям. Он помахал девушке в ответ и прочел по губам "удачи".
Сегодня удача ему как раз и не помешает, не смотря на то, что парень привык не полагаться на столь призрачные силы. В эту ночь он ужасно спал. Кошмаров не было, но его ни на секунду не покидало ощущение, что что-то должно произойти. Как правило, интуиция редко его подводила, поэтому сегодняшнее скверное состояние Томас полностью списывал на предчувствия. И это его немного пугало, хотя и недостаточно для того, чтобы отказаться от участия в концерте.
Конферансье произносит его имя и Томас смело делает шаг на сцену. Яркий свет бьет в глаза, но он, как и многие студенты, уже научился не обращать на эту досадную помеху внимания. Конечно, когда свет неправильно выставлен, это может быть целой проблемой, но сейчас все хорошо, а потому Том кланяется и усаживается за инструмент, кивая стоящей рядом девочке-первокурснице, которой выпала честь переворачивать ему сегодня ноты. Моррис может сыграть и без нот, но кто он такой, чтобы нарушать порядки.
Наверное, это случилось куда раньше, но четкие ощущения оформились тогда, когда Томас одним плавным движением занес руки над клавишами фортепиано. Не смотря на то, что под софитами действительно было жарко, его пробрал леденящий холод, словно Томаса вышвырнули на мороз. Пожалуй, это можно было сравнить с тем, что он испытывал во сне, но сейчас все происходило по-настоящему.
Нужно просто начать играть. Музыка всегда помогала. Моррис почти не ощущал холод клавиш, когда вступил, будто они потеряли всякую плотность и их на самом деле не было, но музыка лилась и лилась, хотя про себя Том молился о том, чтобы его не захлестнул первобытный ужас, как часто бывало во сне, потому что тогда он вряд ли смог бы сдержаться и не выскочить из-за инструмента.
"Аве Мария" всегда успокаивала его - мягкие переборы клавиш, почти полное отсутствие ускорения ритма, обволакивающая мелодия, но сейчас Тому казалось, что он ходит по лезвию ножа. Ничего не помогало, чье-то незримое присутствие отвлекало, заставляло прилагать немалые усилия, чтобы сконцентрироваться и, хотя игра его была безупречна, Томас почти выдыхался, пока заставлял себя думать только о музыке и ни о чем больше. Наверное, стоило брать менее чувственную композицию и более техничную, чтобы полностью сконцентрироваться на технике, наплевав на прочие детали и более глубокий анализ.
За ним словно бы наблюдали. Такое порой бывало, когда парень ехал в транспорте или бывал в других людных местах, но раньше подобное чувство не было столь всеобъемлющим и глубоким. Тому очень хотелось посмотреть в зал, но это означало бы, что ему придется отвлечься, повернуть голову, чего нельзя было делать, иначе он рисковал скомкать концовку произведения. Ему повезло, что "Аве Мария" в фортепианном исполнении была чрезвычайно короткой, так что, как только затихли последние аккорды, он порывисто поднялся и откланялся, возможно, слишком поспешно. Впрочем, как Моррис успел заметить, публика приняла его очень благосклонно, но ему совсем не хотелось принимать поздравления. Он бросился прочь со сцены, уступая место следующему пианисту, и даже не задержался рядом с Норико, которая проталкивалась к нему явно с целью похвалить.
Frederic Chopin - Op. 66
Пришел в себя Том только в репетиционной. Он не совсем понимал, как именно попал сюда и как умудрился на сбить никого по дороге, но в прохладном зале он почувствовал себя немного лучше. Больше не было того назойливого внимания и ему не хотелось сорваться с места, чтобы найти того странного человека, который незримо присутствовал в зале. Кто-то мог бы предположить, что Том так сходит с ума, но он сам прекрасно понимал, что это не сумасшествие. Это что-то другое. У бабушки бы точно нашлось какое-то объяснение, но бабушки давно с ним не было.
Моррис не стал закрывать дверь, понимая, что вряд ли кто-то захочет репетировать после напряженного концерта. Скорей всего, все разойдутся по домам или близлежащим кафешкам, чтобы отметить свой успех с семье и друзьями. Сейчас он был даже рад, что его родители не смогли выбраться на концерт из-за внезапной командировки. Ему не хотелось отвечать на вопросы о своем состоянии, звучащие из уст матери, и встречаться взглядом с недовольным отцом, который спишет все на недомогание из-за слабого здоровья, которое и не позволило Томасу стать выдающимся хоккеистом.
В репетиционной дышалось свободнее, но мысли все еще путались, поэтому парень решил снова попробовать отвлечься. Скинув пиджак и повесив его на спинку стула у двери, Том сел за инструмент, устанавливая на шаткую подставку тетрадь с нотными листами. В этот раз он заиграл "Фантазию-экспромт" Шопена, надеясь, что вдумчивая сосредоточенность на сложной технике очистит мысли от глупостей. Сначала все шло очень хорошо, а потом...
Это было гораздо четче и сильнее, чем в зале, чем во сне, чем когда-то бы то ни было еще. Том настолько явственно ощутил чужое присутствие, что не смог удержаться и оглянулся на дверь. Мозаика для него сложилась в единое целое, где причудливо накладывались друг на друга сны и реальность. Он был тут. Никаких сомнений.
- Кто здесь? - получилось довольно громко, даже не смотря на то, что услышать сквозь музыку что-то было довольно проблематично. Глупый вопрос. И кто ему ответит?
Мелодия прервалась на полуноте. Томас вскочил на ноги и кинулся к своей сумке. Сейчас он соберется, распахнет двери и убедится, что на самом деле там никого нет, а потом посмеется над своей мнительностью и пойдет домой, чтобы принять ванну и, быть может, заказать на дом еду. Парень в спешке постарался сгрести ноты одним движением руки, но у него ничего не получилось - листы разлетелись по комнате, медленно опадая на пол.
- Нет-нет-нет... Да что же это такое! - Томас опустил на колени, ничуть не переживая за сохранность брюк, и принялся собирать ноты, с большим трудом удержавшись от соблазна бросить все, как есть.

+1

4

Та гамма ощущений, которая, кажется, бомбой разорвавшаяся в груди Клауса, была начинена острым отчаяньем и голодом, который невозможно было насытить. Взгляд жадно блуждал по комнате, а в грудине не умалялась нагнетающая давление буря чувств, пока в долю секунды перед глазами не оказался человек, что-то в спешке старающийся собрать с пола руками, которые не слушались. Это чувство было похоже на удар под дых, когда мышцы диафрагмы резко сокращаются и фиксируются в определенном положении, оказывая сильное давления на брюшину и не давая сделать вдоха. Внутри что-то отчаянно трещало по швам, с жалобным надорванным стоном, с которым надрывают бумажный лист. Что-то неизменно и необратимо быстро рушилось, Зальтсберг словно падал в темный бесконечный лабиринт, оглушенный собственными обострившимися ощущениями.
Клаус с трудом отдавал себе отчет в том, где он в эту слишком долго тянувшуюся минуту находился. Его тело словно окостенело полностью, но инстинкты не могли спать – они питались этим смешанным тянущим чувством, которое было рождено появлением перед оборотнем, кажется, случайного человека. Зальтсберг не слышал, что говорил тот человек, не вслушивался. Он едва мог контролировать внезапно обострившееся чувство, которое наступало каждый раз перед обращением. Мужчина сжал руки, в ладони которых с тупой болью врезались когти зверя, желающего вырваться из-под гнета человеческой личины.
Перед ним сидел он. Еще совсем юный, кроткий, внешне бледный, но источающий особый внутренний свет, неповторимый запоминающийся аромат, который привел Клауса в ступор, стоило оборотню поближе присмотреться к единственному человеку, что оказался в этой злосчастной репетиционной комнате. Его глаза слепо искали что-то в бумагах, которые были рассыпаны по полу, руки неумело с дрожью от напряжения пытались собраться в стопку непослушные листы, его губы от напряжения чуть кривились, челюсти сжимались, от чего скулы только сильнее очерчивали выразительное, по-своему привлекательное лицо еще совсем молодого юноши.
Зальтсберг не заметил, как их взгляды встретились. Внутри все обожгло, а чувство давления только усилилось, растекалось по телу подобно лаве, сжигающей все на своем пути, пожирающей жизнь всего живого единственным смертельным прикосновением. Зверь внутри бесновался, требовал выпустить его на свободу, лишить пут, которые впивались в тело. В позвоночник словно воткнули спицу, тело парализовало острой болью, отчего Клаус отшатнулся, закрывая глаза и чуть запрокидывая голову назад, чувствуя на языке свою горячую кровь от проколотой звериными клыками нижней губы. Соль и горечь крови обнажили жажду звери, отрезвили человеческую половину личины оборотня. Зальтсберг мог не сомневаться, что причина всего в том человеке, чей растерянный взгляд, жертвенный и загнанный, пробуждал в нем обуявшую разум животную страсть к поглощению.
Альфа делает еще шаг назад, открывая глаза и глядя прямо перед собой. Дыхание царапало горло, плечо врезается в косяк двери репетиционной комнаты, и Клаус лишь через секунду понимает, что из его горла вырывается низкий клокочущий глубокий рокот, а не человеческая речь, что его руки сжимаются в кулаки, а ноги делают вперед шаг за шагом, превозмогая парализующую раскатывающуюся по телу тяжесть. Он, кажется, не видит и не слышит, для него не существует настоящего, этой комнаты, препятствий, будь то вопиющая к разуму человеческая половины оборотня или материальный предмет, стоящий на пути и преграждающий движение.
Его тянуло с нечеловеческой силой, но тело постепенно застывало, разум перехватывал контроль и останавливал жгучее желание броситься вперед и сбить с ног человека, причину такой отупляющей боли, беспокойства, животного страха, которые смешивались внутри. Зальтсберг пересек комнату, останавливаясь лишь в шаге от человека, который был перед ним, который был причиной всего. Разум что-то увещал, но животная сущность была неумолима, она желала уничтожить, поглотить, лишить себя навсегда этого чувства, которое было невозможно передать словами.
Шаг вперед, ближе, но жертва отступает назад. Лицо Клауса обезображивает кривой оскал и голодный жадный взгляд, его рот чуть приоткрыт, кажется, что-то можно прочитать по губам, но он был лишен речи. Невозможность передать это, понять чувство, которое внутри обострил, обнажил этот человек, было просто невозможно. Остервенение и ослепляющая сознание жажда лишили Зальтсберга последней капли разума человека, отдав бразды правления зверю.
Оборотень чуть наклоняется вперед, покатывает плечи, сжимает руки в кулаки, глубоко низко рокоча, едва слышно для человеческого уха, резко замахивается правой рукой и хватает жертву за грудки, чуть подтягивая ближе к себе, а затем отталкивая назад на пол. Виски пульсируют, в горле пересохло, Клаус едва понимает, что он делает. Разум в который раз побеждает, возвращая к реальности, но отчаянье толкает на безрассудство, которое невозможно объяснить зверю. Оборотень под влиянием необъяснимой гневной вспышки отталкивает рядом стоящий стул ударом наотмашь, наступает на листы с нотами, резко разворачивается громко рокоча, когда слышит за своей спиной шорох, дыхание жертвы, какие-то слова, которые зверь не понимает или, может быть, не хочет понять.
Жертва загнана в угол, охотник торжествует. Оборотень словно услаждает свой взор капитуляцией добычи, которая еще жива и сопротивляется. Но зверь внутри не может найти покоя. Он не может решить, не вслушивается в призывы разума, кажется, мечется внутри, сводя с ума и без того неспокойную душу. Зверю мало страха в глазах, мало прикосновения, ему нужно выплеснуть ярость, но он не может кинуться на беззащитное существо, пускай оно и есть причина этого бушующего неумолимого чувства, от которого руки мужчины подрагивали мелкой дрожью, едва заметной, сковывающей напряженные пальцы. Клаус смотрел, но, кажется, не видел человека, который был перед ним – напуганный, растерянный, превозмогающий парализующий ужас от картины, которая разворачивалась перед ним. Зальтсберг, поймав на секунду взгляд юноши перед собой, с удивлением для себя отметил, что его сердце и сердце человека бились так быстро, практически синхронно, так, что было невозможно отличить человека от оборотня. Осознание постепенно ослабило хватку зверя, остудило его пыл, но не остановила его буйства. Клаус до сих пор чувствовал давление, зуд в деснах, напряжение, которое разбегалось по телу вместе с кровью, с каждым ударом сердца.
Мужчина окинул взглядом с ног до головы человека перед собой. Его сердце, стук его сердца сводил с ума. Зальтсберг медленно сделал шаг вперед, на что человек попытался отшатнуться. Раздраженный рокот оборотня остановил движение, а сам Клаус сделал еще один осторожный шаг. Громче и громче. Ему было сложно определить, слышал ли он этот сумасшедший сердечный ритм или это стучала его кровь в висках. Оглушение, словно постепенно спадало.
Оборотень останавливается перед человеком, чуть склонив голову, не имея возможности успокоить сбившееся дыхание. Клаус протягивает руку, открытую ладонь, к груди человека, прижимает ее к области сердца, кажется, прижимая испуганного человека к стене, пытающегося избежать прикосновения.
Громко, практически синхронно, кажется, оглушающее.

+1


Вы здесь » Generation Mystic » Living in the past » [12.02.15] Connexus


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно